Американец, или очень скрытный джентльмен - Страница 41

— Да не внутри. В кармане.

Я похлопал по карману куртки и нащупал коробочку.

— Что это?

Удивление мое было искренним. В нормальном случае я бы ни за что, никогда бы не позволил себе такой рассеянности. Ничего не стоит подсунуть в карман пальто несколько граммов семтекса и одно из миниатюрных взрывных устройств. На моей памяти целых два человека отправились на встречу с Создателем именно таким образом: говорят, в этом болгары тоже мастера. Или румыны? А может, и вовсе албанцы. Все эти балканские болмынканцы одним миром мазаны, когда доходит до дела — хитрющие бестии, от рождения наделенные коварством, которое выпестовали века иноземных вторжений, родственных браков и борьбы за выживание.

Я вытащил коробочку и уставился на нее. Не будь Клара моей любовницей, не стой она так близко, сделай она хоть одно движение, будто вот сейчас возьмет и сбежит, я бы обязательно отшвырнул коробочку подальше, а сам распластался бы на мостовой. Или, возможно, я бросил бы коробочку в нее, к ее ногам. Если подумать — да, именно это я бы и сделал. Выживание и возмездие — не одним только жителям Балкан знакомы эти понятия.

— Dono. Regalo. Пода-рок. Тебе.

Она смотрела на меня с улыбкой, свет уличного фонаря отбрасывал на ее лицо красивую тень, подчеркивая ямочку на подбородке. А еще мне было видно, как она покраснела.

— Можно было бы и без этого.

— Да. Конечно. Можно. Но это от меня. Тебе. Почему не откроешь?

Я приподнял крышку, закрепленную на пружинке. Из коробки вылетел листок с исторической справкой. Сердце у меня зашлось, нервы затрепетали. Клара наклонилась и подняла бумажку.

Булавка сияла в свете фонаря. Я покачал коробочку, любуясь блеском.

— Просто безделушка.

Она, видимо, отрепетировала эту фразу, потому что произнесла ее безупречно, не членя существительное на слоги.

— Я очень тронут, Клара, — улыбнулся я, — но ты зря так вот тратишь свои деньги. Они тебе нужны.

— Да, но только…

Я наклонился и поцеловал ее точно так же, как меня целовала Диндина. Клара обвила меня рукой за шею, вплотную приблизила лицо и прижалась губами к моим губам. Она не отпускала меня долгое мгновение, губы ее не шевельнулись, не раскрылись, не дали языку скользнуть мне в рот.

— Большое спасибо, — сказал я, когда она отодвинулась.

— За что?

— За булавку и за такой нежный поцелуй.

— И то и другое — потому, что я люблю тебя, очень.

Я промолчал. Мне нечего было сказать. Несколько секунд она смотрела мне в глаза, и я чувствовал, что она молится про себя — чтобы я ответил ей тем же, чтобы сказал, что чувствую то же самое, что мы вместе, что мне с ней хорошо. Но я не мог. По отношению к ней это было бы подло.

Она отвернулась, не с обидой, а с грустью, и пошла прочь.

— Клара, — тихо окликнул ее я.

Она остановилась, посмотрела через плечо. Я поднял коробочку повыше.

— Я буду ею очень дорожить, — сказал я, и это было чистой правдой.

Клара улыбнулась и ответила:

— Давай увидимся еще. Скоро. Завтра?

— Послезавтра. Завтра мне нужно поработать.

— Bene! Через день! — воскликнула она и легкой походкой пошла прочь.

Клара любит меня. Это не бред, а голая правда. Она любит меня не так, как Диндина, не ради секса, опыта и карманных денег, она любит именно меня, вернее, того, за кого меня принимает. Вот тут-то и начинается бред.

Ее любовь — серьезное осложнение. Я не могу себе этого позволить, не могу так рисковать. Я не хочу принести ей несчастье, но и обманывать себя не хочу. А самому себе я вынужден признаться, что чувствую если не любовь, то, во всяком случае, привязанность. Дешевая булавка усилила это чувство, эту опасную слабость, которая мною овладевает, которая меня тревожит.

Я проводил Клару взглядом и, обуреваемый беспокойством, зашагал к дому.

Каждому нужно убежище — от жены, от скучной работы, от сложной ситуации или от опасного врага. Оно необязательно должно быть далеко. Наоборот, часто лучше иметь его поблизости. Перепуганный кролик на миг застывает в полной неподвижности, а уж потом кидается в нору. Может, в этом его ошибка, а может, и спасение. Подходящий пук травы может оказаться ничуть не хуже на совесть вырытого лаза. Охотник ожидает, что кролик будет спасаться под землей. Если он останется наверху, возможно, его не обнаружат, потому что никто не ждет, что он так и будет сидеть на поверхности. В Польше играют в одну карточную игру, называется она, сколько я помню, гапин. Значит это — смотрит, но не видит. Из кролика бы получился отличный игрок в гапин.

В поисках такого вот пука травы я вчера наткнулся на церковку; она стоит неподалеку от города, и в ней находится одно из самых потрясающих произведений искусства, какие мне когда-либо доводилось видеть.

Нет под небом ничего такого, что могло бы заставить меня поделиться с вами этим знанием. Может быть, мне еще придется поступать, как тому кролику, и демонстрировать хорошую выдержку. А может быть, лучше будет последовать примеру Charaxes jasius: припасть к земле, сложить крылья, прикинуться сухим листиком, сидеть тихо. Тогда бы я, по крайней мере, оправдал свое имя.

Церковка размером не больше английского каретного сарая восемнадцатого века; она стоит рядом с сараем, их разделяет проезд, ширины которого едва хватило моему «ситроену», но он оказался бы явно узок, например, для «альфа-ромео» карабинеров. Даже на «ситроене» пришлось сложить боковое зеркало, чтобы протиснуться.

Приехал я туда потому, что по соседству с церковкой продается фермерский дом. К стене приколочена выцветшая картонка, на которой розовой краской гневно и коряво выведено: «Vendesi». Краска потекла и напоминает кровь, струящуюся из стигматов, высохшую под лучами свирепого солнца еще до того, как достичь края картона.