Американец, или очень скрытный джентльмен - Страница 23

История — ничто, если сам ты не принимаешь активного участия в ее сотворении. Такая возможность дается немногим. Например, Оппенгеймеру повезло. Он изобрел атомную бомбу. Повезло и Христу. Он изобрел собственную религию. И Магомету повезло. Он изобрел другую религию. Повезло и Карлу Марксу. Он изобрел антирелигию.

Обратите внимание: изменить историю можно, только предав смерти других людей. Хиросима и Нагасаки, Крестовые походы, убийство миллионов дикарей во имя Христово. Писарро истреблял инков, миссионеры губили индейцев Амазонки и чернокожих из Центральной Африки. Тайпинское восстание в Китае унесло больше жизней, чем обе мировые войны: лидер тайпинов считал себя воскресшим Христом. Коммунистические чистки, гражданские войны, голодоморы оборвали миллионы жизней.

Чтобы изменить историю, приходится убивать себе подобных. Или посылать их на смерть. Я не Гитлер, не Сталин, не Черчилль, не Джонсон, не Никсон, не Мао Цзэдун. Я не Христос и не Магомет. Но я — из тех тайных сил, которые обеспечивают инструмент для этих изменений. Я тоже воздействую на ход истории.

Винная лавка принадлежит престарелому карлику, который стоит за прилавком на двух деревянных ящиках, прибитых один к другому. Все, что он делает, — это принимает заказ, записывает его на листочке глянцевой бумаги, берет деньги или ставит пометку в бухгалтерской книге, чтобы прислать счет в конце месяца, а потом оглашает воплем темные глубины помещения. Оттуда появляется гигант под два метра ростом, прочитывает запись на глянцевой бумаге, снова исчезает и выносит бутылки в ящике или вывозит на тележке. Он никогда не улыбается, а карлик язвительно комментирует каждое его движение: деревянные ящики ободраны, бутылки звенят, вино переболтано, колесо тележки скрипит. Каждый раз, заходя в лавку, я гадаю про себя, скоро ли у гиганта, который, похоже, всю жизнь сидит скрючившись в винном погребе, лопнет терпение и он наконец прикончит карлика, который всю жизнь тянется к кассовому аппарату, расположенному на уровне его головы.

Вчера я заехал в лавку за дюжиной бутылок «фраскати» и еще за кое-какими винами. Я ехал туда по узким средневековым улицам, где часто приходится сигналить и выкручивать руль, чтобы не налететь на выступающие крылечки и на упрямых пешеходов и не снести боковые зеркала беззаконно припаркованных автомобилей; «ситроен» мотало из стороны в сторону. В лавке мне не пришлось долго ждать. Я был единственным покупателем, долговязый грузчик стоял за спиной у карлика, расставляя бутылки на полках под самым потолком.

Я перечислил, что мне нужно, карлик гаркнул на своего помощника так, будто тот находился в двухстах метрах под землей, и тот быстренько доставил два ящика вина. Он подкатил их на тележке к моей машине и погрузил в багажник. Я дал ему двести лир на чай. Он, по своему обыкновению, не улыбнулся. Подозреваю, что он просто забыл, как это делается; но по глазам было видно, что он доволен. Покупатели редко дают ему чаевые.

Именно в этот момент — закрыв багажник, повернув ручку и шагнув к водительской двери — я ощутил его присутствие. Он был здесь, выходец из тени.

Я не слишком встревожился. Вас это может удивить. Но дело в том, что я его ждал. Ко мне скоро должен был явиться посетитель, а мои посетители часто высылают вперед разведчика, чтобы тот собрал информацию относительно места действия, а также действующего лица, то есть меня.

Осторожно — мне совсем не хотелось его спугнуть — я окинул взглядом улицу. Нас разделяли четыре машины — он стоял у маленькой аптеки, прислонившись к «Фиату-500» и положив правую руку на крышу. Он стоял нагнувшись, будто разговаривая с кем-то внутри. Он дважды поднял голову и осмотрел улицу в обоих направлениях. Для местных жителей это совершенно естественный поступок: когда стоишь на узкой улице, надо поглядывать, не подъезжает ли по брусчатке машина.

Я устроился на водительском сиденье, делая вид, что ищу ключ от зажигания. На самом же деле я рассматривал его в зеркало заднего вида.

Ему было тридцать с небольшим, коротко остриженные темные волосы и густой загар, роста среднего, худощавый, не мускулистый, но подтянутый. На нем были темные очки, дорогие вытертые джинсы — тщательно отутюженные, с острой складкой, — голубая рубашка, расстегнутая у ворота, и дорогие замшевые туфли. Именно эти туфли его и выдали, подтвердив мои подозрения: в Италии никто не ходит летом в замшевой обуви.

Я понаблюдал за ним секунд двадцать, не упустив ни одной подробности, потом завел машину и тронулся. Только я отъехал от тротуара, как он пошел за мной следом. В этом не было ничего сложного, потому что двигаться по узкой улочке мне приходилось медленно. Он без труда смог бы нагнать меня, но предпочел держаться на расстоянии. В конце улицы переключился светофор, и она вдруг заполнилась транспортом, двигавшимся с предсказуемой медлительностью.

Навстречу мне ехал фургон. Водитель жестами попросил меня подвинуться и пропустить его. Я загнал «ситроен» в какие-то ворота и остановился. С моей стороны было совершенно естественно оглянуться: надо было убедиться, что грузовику хватит места, чтобы проехать. Выходец из тени остановился между двумя припаркованными машинами. Он смотрел в мою сторону, в направлении фургона, который с трудом протискивался мимо моего заднего бампера.

По счастливой случайности за фургоном не скопилось других машин. Я быстренько выбрался из ворот и погнал дальше по улице. В боковое зеркало было видно, как мой преследователь выпрыгнул на дорогу, но тут фургон снова застрял, зацепившись боковым зеркалом за зеркало «Пежо-309» с римским номером и маленьким желтым диском на заднем стекле — логотипом прокатной фирмы. Зеркало отломалось. Посмотреть на выяснение отношений уже собралась толпа зевак. Тут светофор снова переключился, я повернул направо и был таков.